Понятие алогизма. Алогизмы в произведениях Н.Гоголя как средство создания комического эффекта

Алогизм как художественный приём. Стилистические приёмы, связанные с нарушением логических связей. Основаны на контрасте сближаемых понятий, или смысла слова и интонации, или на изменении привычного взгляда на вещи, или на освещении совместимых вещей как чего-то противоречивого. Поэтическая антилогика. Связана с установкой на гротеск, иронию, комическое или иррациональное.

Алогизм как художественный приём. Современные поэтические приёмы. Часть 3

В данной статье рассматривается группа стилистических приёмов , связанных с нарушением логических связей. Основаны на контрасте сближаемых понятий, или на контрасте смысла слова и интонацией, с которой оно произносится, или на изменении привычного взгляда на вещи, явления, события, или на освещении абсолютно совместимых вещей как чего-то противоречивого и противоположного. Поэтическая антилогика. Обычно связана с установкой на гротеск, иронию, комическое или иррациональное.

Антифразис

Антифразис – контраст видимого и скрытого смысла, употребление слова или выражения в буквально противоположном смысле. Например, для эффекта иронии или сарказма, – тонкая насмешка, прикрытая внешней учтивостью: «Откуда, умная, бредёшь ты голова?» – при обращении к Ослу (И. Крылов). Или, наоборот, для выражения скрытого восхищения: «А уж ловок-то, ловок-то был, как бес» (М. Лермонтов).

Дразнил я учителку коброю...
Настигла расплата сполна –
Разумное, вечное, доброе
Мне в голову вбила она!

(Сергей Копин)

Но я задам во тьму свои вопросы,
Чтоб истину в тумане обрести.

При этом само употреблённое слово не изменяется. Иногда возле него ставят дополнительное, определяющее слово, благодаря которому и появляется возможность нового прочтения старого слова. Антифразис часто применяется для гиперболизации ситуации, доведения её до абсурда и для выявления – благодаря этому – очевидных, явных нелепостей, на которые люди стараются закрывать глаза:

Два осколка былого союза
С одинаковой тягой к стихам.
Что же делать пленительной Музе?
Разорваться, видать, пополам.
У полмузы пол-лиры в почёте.
А Пегас вот остался один.
Вы какую, друзья, предпочтёте
Из столь разных его половин ?

(Людмила Некрасовская)

С помощью антифразиса автор иронизирует над намеренным игнорированием русскоязычных литературов Украины «национально озабоченными» классиками украинской современной литературы, которые делают вид, будто «другой половины» и не существует. Во всяком случае, не признают за ней право на существование, заявляя об её полной профессиональной непригодности. Необходимый эффект получается благодаря применению определяющего эпитета «разные» перед словом «половины». Если мыслить логически, разными половины быть никак не могут именно потому, что они две части единого целого.

Смерть – переход знакомой пустоты
В иную незаполненность пространства.

Если постараться вдуматься в «иную незаполненность», сразу всплывает противоречие: речь идёт о пустоте, как же последняя может быть «иной»? А если автор говорит об «иной», значит, всё-таки смерть не является «незаполненностью пространства», пустотой, ничем? Фактически внимательного читателя с помощью антифразиса неназойливо побуждают подумать над этим глубоким и неоднозначным вопросом.

Таким образом, антифразис не всегда является иронией и вовсе не обязательно подразумевает скрытое превосходство над тем, кому говорящий льстит в глаза, вкладывая в свою речь противоположный смысл. Антифразис может содержать в себе оттенки совсем иных чувств: невольного одобрения при явном выражении недовольства, презрения и гнева при превознесении чьих-то поступков и т. д. Но неизменно для антифразиса одно – слова, которые используются, всегда означают совершенную противоположность тому, что говорится, даже если опровержение не является явно заложенным в интонации, с которой они произносятся.

Алогизм

Алогизм – нарушение логических связей для умышленного подчёркивания противоречия: «Я возлюбил вас крепче, / чем Арафат – евреев », «Душа, как жизнь, доступна и проста, / нетленна, как шагреневая кожа » (Станислав Минаков), «Когда на сотни нищая калека – / Единственно счастливый человек » (Татьяна Корниенко). Алогизм применялся в народной поэзии («Ехала деревня мимо мужика»), у К. Чуковского в «Путанице».

Когда привидится нелепое:
То слон в полоску фиолетовый,
То солнышко – квадрат Малевича,
То круглый красный огурец,
Со мною странное случается:
Всё взрослое во мне кончается,
И снова детство возвращается,
И просыпается творец.

(Людмила Некрасовская)

Качая располневшим фюзеляжем,
Куплю, собрав все прибыли свои,
Не только шубу на меху стерляжьем ,
Но и шузы из львиной чешуи !

(Сергей Копин, «Широкие возможности»)

В подъезде на каждой ступени
весёлым, ликующим настом
шприцы под ногами хрустят.

(Там же, «Давайте о светлом...»)

В последних двух случаях удачное использование алогизмов ещё ярче выделяет скрытый сарказм, даже гротеск, с помощью которого автор живописует современных нуворишей, которым море по колено, и свободный разгул наркомании.
Алогизм в литературе понимается как нарушение не только логики мышления, но и восприятия бытия, искажения нормальной картины мира, естественных представлений о предметах, явлениях, ходе событий.

Катахреза

Катахреза – сочетание противоречивых, но не контрастных по природе понятий и выражений в целях большей эффектности: горящий дождь, чёрное пламя, зелёный шум, малиновый звон, зуб времени, острые слова. Словосочетание, являющееся катахрезой, имеет переносное значение, которое создаётся на принципе отдалённых ассоциаций, и это значение нельзя принимать дословно, ибо оно, как и алогизм, нелогично.
Применение катахрезы как художественного приёма требует от автора большого такта и развитого чувства лексической сочетаемости, поскольку катахреза может быть как речевым ляпсусом при механическом объединении тропов («пусть акулы империализма не протягивают к нам свои лапы »), так и проявлением высокого мастерства.

Я коснулась ветвей, обрамлённых листвой,
Бесконечно зелёной волной смолянистой.
По асфальту дорог дождь прошлёпал босой
И оставил природу пронзительно чистой .

(Татьяна Гордиенко)

Казалось бы, нелогичные в данном контексте наречия в сочетании с несвойственными для них эпитетами, тем не менее, усиливают эффект образов, контрастно их оттеняя и выделяя: например, цвет – и пространство (бесконечно зелёный), звучание – и цвет (пронзительно чистой).
Катахреза в «Но всё ж, блуждая в зле безбожной веры » у Станислава Минакова содержит противоречие «безбожная вера». В данном случае это не контрастное понятие, поскольку в стихотворении имеется в виду агностицизм, т.е. вера в то, что Бога нет, внутреннее убеждение, не требующее доказательств, нежелание принимать во внимание никакие доказательства. Это тоже вера, но особого рода.
Катахрезу следует отличать от близкого ей понятия оксюморон.

Оксюморон

Оксюморон (у А. Квятковского – оксИморон, в Википедии – оксЮморон и оксиморОн) – сочетание контрастных (в отличие от катахрезы) по значению слов, создающих вместе новое понятие: пышное увяданье, нарядно обнажённая, прекрасно болен, жар холодных числ и проч.

Примеры оксюморона в поэзии:

И, мраком озарён , я светом тьму назвал.

(Иван Волосюк)

«Равнодушною злобой подёрнется встречный зрачок », «сквозь чёрные светлые ветви взирают на нас», «в эти минуты, в извечные эти мгновенные веки», «и, с утончённой внешностью амбала , кивает», «и горд безграничным умишком » (Станислав Минаков), «мы, сбежавшие как из тюрьмы в невесёлое наше веселье », «до чего-то душа дотронется, в просветляющей мгле утонет» (Евгений Пугачёв).

Иногда оксюморон называют антитетоном, однако антитетон, или синереза, – риторическая фигура, противопоставляющая две мысли, но не образующая противоречие. Противоречия же не образуются, если противопоставляются не противоположные качества одного объекта, а качества двух различных объектов, а также если второе противопоставляемое явление – следствие первого.

Остраннение

Остраннение (иногда пишут «очуждение») – описание человека, предмета или явления, как бы впервые увиденного со стороны свежим взглядом и оттого кажущегося немного необычным, странным. Это художественный приём описания, вырывающий описываемое из обычного контекста узнавания и делающее привычное непохожим, неузнаваемым:

Вдруг сорваться неадекватно
и уже на сыром и мягком
отыскать горсть примятых ягод...

(Елена Морозова)

Тонкий папирус осеннего вечера
кто-то огромный нежно сворачивает...

(Елена Буевич)

Несутся тучи, гром гремит,
в ответ – печальный скрип деревьев.
Как будто бы из-под ракит
на землю рвётся кто-то древний –
он и хохочет, и ревёт,
и наклоняет книзу травы.

(Василий Толстоус)

При остраннении предмет заменяется своими признаками («сыром и мягком»), будто ему ещё не дано название, а явление передаётся описательным словосочетанием («кто-то огромный», «кто-то древний» ).

При взгляде на изображаемую реальность с новой дистанции открывается новая перспектива, проявляются черты, невидимые ранее из-за того, что уже примелькались.

В период нормального развития общества, науки, искусства новые проблемы решаются по уже выработанному алгоритму. При смене эпох, парадигм, общественных отношений, методологических установок люди оказываются как бы на другой планете, их окружают незнакомые условия, известные предметы теряют своё значение и становятся притягательно необычными. Наступает кризис очевидности. Научный прогресс двигается «сумасшедшими» идеями, а искусство отражает изменения в жизни с помощью нового взгляда на вещи, т.е. с помощью остраннения. Это сдвиг осмысления, и как художественный приём остраннение оправдано, являясь обострённым восприятием, внимательным проникновением в жизнь. Но в поэзии абсурда, в постмодернизме остраннение выступает уже не только как поэтический приём, не как средство, а как содержание и таким образом отрицает саму возможность смысла.

АЛОГИ́ЗМ (от греч. ἀ — частица отрицания и λογισμός — рассудок, разум — неразумное, нелогическое) — стилистический прием, близкий к оксиморону ; умышленное нарушение в литературном произведении логических связей с целью подчеркнуть внутреннюю противоречивость данного положения (драматического или комического). В стихотворении молодого Маяковского «Себе любимому» поэт, описывая тяжелое чувство неразделенной любви, тоски и бесприютности, говорит:

Где для меня уготовано логово?
Если б был я
маленький
как великий океан ,
на цыпочки б волн встал.
Приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне
такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо !
О если б я нищ был !
Как миллиардер !
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех калифорний.
Если б быть мне косноязычным
как Дант
или Петрарка !
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
...О если б был я
тихий
как гром ,
ныл бы,
дрожью б объял земли одряхлевший скит...

Этот редкий в мировой поэзии образец А. является в то же время едва ли не единственным примером особого вида тропа, который можно назвать «перевернутой гиперболой» (не смешивать с «обратной гиперболой», или литотой ).
С другой стороны, на А. строятся стихи шуточного или юмористического характера (например, басни и афоризмы Козьмы Пруткова). Известны фольклорные стихи, в которых формально соблюдена синтаксическая правильность, но все понятия взаимно переставлены, что приводит к комическому эффекту:

Ехала деревня
Мимо мужика.
Вдруг из подворотни
Лают ворота.
Тпр! — сказала лошадь,
А мужик заржал.
Лошадь пошла в гости,
А мужик стоял...

Или другой анонимный пример опрокинутого в А. юмористического афоризма:

Вода? Я пил ее однажды.
Она не утоляет жажды.

Подобный прием применен в веселых стихах для детей К. Чуковским под разоблачающим названием «Путаница».

Дразнил я учителку коброю

Настигла расплата сполна -

Разумное, вечное, доброе

Мне в голову вбила она.

В литературно-художественных произведениях так же, как и в жизни, алогизм бывает двоякий: люди или говорят несуразное, или совершают глупые поступки. (Алогизмы - это ещё и выразительное средство речи, художественный приём).

В жизни алогизм, — пожалуй, наиболее часто встречающийся вид комизма. Неумение связывать следствие и причины оказывается очень распространенным и встречается чаще, чем можно было бы думать.

У Гоголя этот вид комизма встречается очень часто. Коробочка, уже готовая уступить Чичикову мертвые души, робко замечает: «А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся» — чем совершенно выводит из терпения Чичикова Можно, заметить, что многие из гоголевских персонажей — Хлестаков, Бобчинский и Добчинский, Ноздрев, Коробочка и другие, — не умеют толково связать двух слов и рассказать сколько-нибудь вразумительно, что произошло. Бобчинский, рассказывая, как он впервые увидел Хлестакова, приплетает сюда и Растаковского, и Коробкина, и какого-то Почечуева, у которого «желудочное трясение», и подробно описывает, как и где он встретился с Добчинским («возле будки, где продаются пироги»), что не имеет к делу никакого отношения, Он сплетает целую цепь умозаключений, из которых будто бы с очевидностью явствует, что приезжий, несомненно, ревизор, Рассказ Бобчинского о приезде Хлестакова — образец сбивчивости и бестолковости. Он не умеет выделить главного. Вообще ход рассуждений гоголевских персонажей бывает самый неожиданный. Две дамы думают, что мертвые души означают, будто Чичиков хочет увезти губернаторскую дочку; почтмейстер убежден, что Чичиков — это капитан Копейкин, и толыко потом вспоминает, что Копейкин — инвалид без руки и ноги, а Чичиков совершенно здоров. Алогизм выступает особенно ярко тогда, когда он применяется как попытка оправдать какие-нибудь свои не совсем безупречные поступки.

Сюда относятся слова городничего об унтер-офицерской вдове: «Она сама себя высекла», — или слова заседателя в «Ревизоре», от которого всегда пахнет водкой и который объясняет это тем, что в «детстве мамка его ушибла, и с тех пор отдает от него немного водкою». Когда баба в повести о ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем выносит проветривать не толыко нанковые шаровары Ивана Никифоровича и. прочую ветошь, но и ружье, то это типичный случай алогизма действий, основанный на подсознательном заключении по аналогии.

Комические старухи в комедиях часто наделяются глупостью. В комедии Островского «Правда — хорошо, а счастье лучше» Мавра Тарасовна говорит о человеке, которого считает умершим, но о котором ей сообщают, что он жив, так: «Никак нельзя, ему живым быть, потому я уж лет двадцать за упокой его души подаю: так нешто может это человек выдержать.

Хотя логика учит, что заключения по аналогии не имеют познавательного значения, в жизни именно такого рода рассуждения встречаются особенно часто. Ребенок мыслит прежде всего аналогиями и только много позже научается задумываться о подлинных причинах окружающих его явлений. Вот пример: бабушка накладывает внуку салат и поливает его растительным маслом, Мальчик спрашивает

— Бабушка, ты и меня маслом польешь?

Чуковский в своей книге «От двух до пяти» собрал материал, относящийся к детскому языковому творчеству. Не менее интересно было бы собрать факты, относящиеся к детской логике. Но то, что в логике детей есть свидетельство каких-то первых, наивных мыслительных поисков, каких-то попыток связать явления, разобраться в мире, то в логике взрослых — только смехотворные ошибки.

Алогизмы широко применяются в клоунадах, Борис Вяткин выходил. на арену со своей маленькой собачкой Манюнечкой, ведя ее на коротком и толстом корабельном канате, что сразу вызывало радостный смех зрителей. Этот случай как бы прямо подтверждает теорию Гегеля: «Комическим… может стать всякий контраст цели и средств». Толстый канат — совершенно непригодное средство для вождения маленькой собачки. Контраст средства и цели вызывает смех,

Во всех подобных случаях алогизм как бы лежит на по. верхности и сам себя раскрывает для зрителя, слушателя или читателя через явно глупые поступки или слом. Но. алогизм может быть скрытым и на первый взгляд совершенно незаметным. Кто-нибудь один его замечает и изобличает в какой-нибудь реплике, которая сразу вскрывает глупость и вызывает смех.

Такие реплики требуют наблюдательности и талантливости. Они — ответ острого ума на проявление глупости. Способность давать такие ответы — один из, видов остроумия, Широко рассказывается следующий случай из жизни Бернарда Шоу, выдаваемый за действительность. Он получил письмо следующего содержания:

«Я — самая красивая женщина Англии, Вы — самый умный мужчина. По-моему, нам следует иметь ребенка».

На что последовал следующий ответ:

«А что, если наш отпрыск наследует мою красоту и Ваш ум?»

Сходный, но все же несколько иной анекдот перепечатан в журнал «Наука и жизнь (1966, № 3).

«Разгневанная леди:

— Ну знаете, если бы я была вашей женой, я всыпала бы вам в утренний кофе яду!

Джентльмен:

— Если бы я был вашим мужем, я бы с наслаждением выпил этот яд!»

Алогизм как художественный прием возбуждения комизма особенно часто встречается в фольклоре. Здесь он, можно сказать, система.

Начиная со средних веков и эпохи Возрождения и гуманизма, когда во всей Европе начали издаваться сборники фабльо, жарт, фацеции, шванков, частично переходивших в классическую литературу (Чосер, Боккаччо), и кончая экспедициями, которые по сегодняшний день привозят богатейший материал, этот вид фольклора продолжает жить и оказывается бессмертным. На Востоке была создана фигура Насреддина, веселого остроумца, прикидывающегося про стаком. Фигура. эта обошла все страны Ближнего Востока и жива по сегодняшний день. Не все в фольклоре равно остро умно и комично, но здесь можно найти истинные перлы.

Мы коротко остановимся на русском фольклоре. Количество различных сказок о дураках, глупцах и. простаках чрезвычайно велико. Но это происходит не потому, что в жизни много дураков и что народ хочет их высмеять. Это объясняется тем, что очевидная или разоблачаемая глупость вызывает здоровый и доставляющий удовольствие смех… Этот смех бичует глупцов, но мнение некоторых исследователей, будто эти сказки имеют сознательную сатирическую направленность и преследуют цель активной борьбы с глупостью, нельзя признать правильным. Есть несколько типов сказочного фольклора, в которых главные герои дураки. Один из видов таких сказок посвящен обитателям одной какой-нибудь местности. В Древней Греции — это жители Абдеры, абдериты, у немцев недалекими слывут швабы. Народная книга о семи швабах — одна из самых веселых народных книг. О подобных книгах молодой Энгельс писал: «Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, добродушный юмор, сопровождающий всегда едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность gоложений — все это, по правде сказать, способно заткнуть за пояс значительную часть нашей литературы» (Маркс, Энгельс, I).

У нас недалекими почему-то слывут жители бывшего Пошехонского уезда Ярославской губернии. Впрочем, возможно, что это приурочение идет вовсе не от фольклора, а от книги В. Березайского «Анекдоты древних пошехонцев с присовокуплением забавного словаря» (1798 г.). Ни в одном из русских сказочных сборников пошехонцев нет, о них не упоминается. Сущность сюжетов о таких простаках сводится к рассказам о глупых поступках. Такие простаки сеют соль, пытаются доить кур, носят свет в мешках, вгоняют лошадь в хомут, вместо того чтобы надеть его на нее, впрыгивают в штаны, рубят сук, на котором сидят, и т. д. Они покупают на ярмарке ружье, заряжают его, желая проверить, как оно стреляет; один из них заглядывает в дулоон хочет увидеть, как вылетит пуля. Все это относится к тому разряду случаев, который мы выше назвали алогизмом действий.

В приведенных случаях дурость — явление, так сказать, коллективное. Она охватывает всех жителей одной местности или вообще нескольких человек одновременно. Другой тип сказок — это сказки о глупых поступках отдельных людей. Жалостливая, но глупая баба, сидя на возу, часть поклажи берет на колени, чтобы лошади было легче. Такие рассказы можно отнести к народным анекдотам. Но есть и более развитые сюжеты.

В одной из сказок братья посылают дурака в город за покупками. «Всего закупил Иванушко: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины». Казалось бы, все хорошо. Но сказочные дураки обладают одним свойством: они жалостливы. Эта жалостливость побуждает их к совершенно неразумным поступкам. В данном случае лошадь худая и выбивается из сил. «А что, думает себе Иванушко, ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже четыре; так стол-от и сам добежит!» Взял стол и выставил на дорогу. В дальнейшем всю провизию он скармливает воронам, горшки он надевает на пни, чтоб не зябли и т. д. Братья его избивают.

Сказка эта во многих отношениях очень интересна. Дурак видит мир искаженно и делает неправильные умозаключения. Этим он смешит слушателей. Но внутренние побуждения его — самые лучшие. Он всех жалеет, готов отдать от себя последнее и тем невольно вызывает сочувствие. Этот дурак лучше многих умников,

Этого не скажешь о сказке «Набитый дурак". Мать говориг сыну: «Ты бы пошел, сынок, около людей потерся, да ума набрался». Он проходит мимо двух мужиков, которые молотят горох, и начинает об них тереться. Они его избивают. Мать учит его: «Ты бы сказал им: бог в помощь, добрые люди! Носить бы вам не переносить, возить бы не перевозить». Дурак встречает похороны и произносит пожелание, которому его учила мать. Его опять избивают. Поучение матери, что надо было сказать «канун да ладан», он произносит на свадьбе (канун = панихида), и его опять избивают. Сказка эта очень популярна и известна во множестве вариантов. Дурак этой сказки услужлив, доброжелателен, хочет всем угодить. Но он всегда опаздывает, прошлое применяет к настоящему и, несмотря на всю услужливость, у всех вызывает гнев и получает только побои. Ленин ссылается на эту сказку для характеристики деятелей, которые не умеют ориентироваться в настоящем и, руководствуясь тем, что уже прошло, все делают невпопад.

Другой пример. Девушка идет на реку выполаскивать швабру. На том берегу — деревня, в которой живет ее жених. Она представляет себе, как у нее родится сын, как он пойдет на лед, провалится и утонет. Она начинает выть и причитать. Приходят отец, мать, дедка, бабка и другие и, выслушав рассказ, начинают тоже выть. На этот вой выходит жених и, узнав в чем дело, уходит по свету искать, найдет ли кого-нибудь глупее своей невесты, — и обычно находит.

Многие сюжеты о дураках сочетаются с мотивами одурачивания. Сказки о дураках, неотделимы от сказок о ловких хитрецах. У старухи помер сын. К ней напрашивается ночевать солдат, который называет себя «Наконец, с того свету выходец» и берется доставить сыну на тот свет рубашку, холста и всяких припасов. Старуха ему верит, и солдат уносит подарки для сына с собой.

Иное явление представляет собой Иван-дурак — герой волшебных сказок. Он дурак только поначалу: он сидит на печи, «в саже и соплях запатрался», и все над ним смеются. Но именно этот-то дурак впоследствии оказывается умнее своих братьев и совершает различные сказочно-героические подвиги. В этом есть своя философия. В герое волшебных сказок есть самое важное: душевная красота и моральная сила.

Впрочем, сказки о глупцах также обладают своей философией. Дураки в конечном итоге вызывают симпатию и сочувствие слушателей, Дурак русских сказок обладает нравственными достоинствами, и это важнее наличия внешнего ума.

Алогизм (от гр. а — частица отрицания и logismos — разум) — поэтический прием, основанный на смысловом противоречии. «Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный: "Будьте добры, причешите мне уши"» (В. Маяковский).

Там груши — треугольные. Ищу в них души голые.

(А. Вознесенский. «Вступительное»)

В судах их клевреты наглые, из рюмок дуя бензин, вычисляют: кто это в Англии ввёл бунт против машин?

(А. Вознесенский. «Отступления в виде монологов битников»)

В приведенных примерах резкая парадоксальность мысли оттеняет образ.

Алогизм может служить средством усиления авторской идеи.

красотищи, этой,

больше всего

понравилась трещина

на столике

Антуанетты.

штыка революции

пляша под распевку,

санкюлоты

поволокли

На эшафот

королеву.

(В. Маяковский. «Версаль»)

Сближая несоединимые по смыслу понятия, поэт может достигнуть высокой эмоциональной выразительности образа.

Я жить хочу!

Хочу печали

Любви и счастию назло...

(М. Лермонтов)

В романтической лирике алогизм часто строится по принципу антитезы:

Слезами и тоской

Заплатишь ты судьбе.

Мне грустно... потому что весело тебе.

(М. Лермонтов. «Отчего»)

Произведение может быть целиком построено на алогизмах. Таково стихотворение С. Есенина «Кобыльи корабли».

При подчеркнутой несовместимости понятий фраза в алогизме (в отличие от анаколуфа) строится в соответствии с грамматическими нормами языка.

Введение в литературоведение (Н.Л. Вершинина, Е.В. Волкова, А.А. Илюшин и др.) / Под ред. Л.М. Крупчанова. — М, 2005 г.

Принцип разрушения логики становится основой многих художественных приемов Н.Гоголя. Например, в повести «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в описании Ивана Ивановича Гоголь «делает вид», что дает положительные характеристики своему герою, в то время как читатель понимает обратное: гоголевский персонаж – человек совершенно посредственный, с низменными интересами, но очень высокого мнения о себе.

Алогизмы в речи повествователя названной повести проявляются в несоответствии посылки выводу: «Прекрасный человек Иван Иванович! Какой у него дом!» – и в нарушении логической основы сравнения: «Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив, шаровары в таких широких складках…».

В гоголевском сказе часто используется прием непоследовательной группировки в перечислении. Это можно наблюдать в «Шинели», где рассказчик пытается объяснить происхождение фамилии главного героя: «Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого неизвестно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки». В данном отрывке комический эффект достигается через непоследовательное перечисление родителей героя: после слов и отец, и дед читатель логически ожидает и прадед, но ожидаемое слово незаметно подменяется автором на шурина, который выпадает из группы «все Башмачкины».

В повести «Шинель» Гоголь нанизывает до бесконечности придаточные (временные, условные), постоянно оставляя основную мысль ради незначительных подробностей. Напряжение совершенно неожиданно и банально разряжается в конце предложения – это своеобразный синтаксический алогизм:

«Даже в те часы, // когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, // – когда все уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже чем нужно, неугомонный человек, // – когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер – истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга…; // или даже когда не о чем говорить. Пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, – // словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению».

Типично гоголевские приемы создания комического эффекта, в основе которых лежит алогизм, можно увидеть и в текстах цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Например, несоответствие причины и следствия: «Это был козак Свербыгуз. Этого уже нельзя было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти. Он был погрузнее телом самого головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха вывела его в огород, чтоб выслушать от него все то, что он хотел ей объяснить».

Или несообразность посылок и выводов: Вакула объясняет Оксане, что идет топиться «в пролубе»: «Пропащая душа! – набожно пробормотала проходившая мимо старуха, – пойти рассказать, как кузнец повесился». Или: Пацюк, несмотря на небольшой рост, в ширину был довольно увесист…

Яркой чертой гоголевского стиля являются алогичные сравнения: «…Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря…».

«Невский проспект» Гоголя также построен на несоответствиях и алогизмах.

Например, алогизм на уровне синтаксической конструкции: «Мало-помалу присоединяются к их обществу все, окончившие довольно важные домашние занятия, как то: поговорившие с своим доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на носу, узнавшие о здоровье лошадей и детей своих, впрочем показывающих большие дарования…».

Алогизм в «говорящих именах»: фамилии двух пьяниц – Гофман и Шиллер.

«Перед ним сидел Шиллер, не тот Шиллер, который написал “Вильгельма Теля” и “Историю Тридцатилетней войны”, но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера… Эти достойные ремесленники были пьяны, как сапожники».

Алогизм на уровне образной системы проявляется в том, что «божественная» красота и «небесные» очи прекрасной незнакомки резко противоречат роду ее занятий. Она представляет собою как бы арену борьбы между божественной и дьявольской властью: «…она была какою-то ужасною волею адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в его пучину».

Непонятно поведение персонажей, встречающихся на Невском проспекте: «Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте! Есть множество таких людей, которые, встретившись с вами, непременно посмотрят на сапоги ваши, и, если вы пройдете, они оборотятся назад, чтобы посмотреть на ваши фалды. Сначала я думал, что они сапожники, но, однако же, ничуть не бывало: они большею частию служат в разных департаментах…».

В «Мертвых душах», нагромождая целые ряды деталей, Гоголь снова прибегает к приему алогизма – неожиданному отклонению, нарушению логики перечисления.

Например, в описании интерьеров:

У Манилова: «…в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольскою шелковою материей… но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею». Или: «…подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале…».

У Коробочки: «На картинах не все были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче».

У Собакевича: «Между крепкими греками неизвестно каким образом и для чего поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках».

Алогизмы часто встречаются в речи героев:

Ноздрев: «Вот граница!.. все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все. Что за лесом, все мое».

Алогизм в авторских словах, где доказательство весомых достоинств чиновников приводит к противоположному выводу. «Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть “Людмилу” Жуковского, которая была еще тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: “Бор заснул. Долина спит”, и слово “чу!” так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза. Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы “Ночи” и “Ключ к таинствам натуры” Эккартсгаузена, из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно… Прочие тоже были более или менее люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто “Московские ведомости”, кто даже и совсем ничего не читал».

Или: «Скоро представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного весьма капитального строения… Шесть лет возились около здания; но климат, что ли, мешал, или материал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше».

В «Мертвых душах» часто встречается прием несоответствия посылок и выводов – например, в сцене обсуждения странного поведения Чичикова.

Неопределенность цвета подчеркивает неопределенность характера Манилова.

1. Комната (Манилова) «была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой».

2. Разговор двух дам:

«– Мертвые души… – произнесла во всех отношениях приятная дама.

– Что, что? – подхватила гостья, вся в волненье.

– Мертвые души!..

– Ах, говорите, ради бога!

– Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку.

Это заключение, точно, было никак неожиданно и во всех отношениях необыкновенно. Приятная дама, услышав это, так и окаменела на месте, побледнела как смерть и, точно, перетревожилась не на шутку».

Алогизм иногда используется как попытка оправдать не совсем безупречное поведение. Например, в «Ревизоре» заседатель говорит о себе, что в «детстве мамка его ушибла, и с тех пор отдает от него немного водкою».

Из многочисленных примеров видно, что алогизм – яркая черта гоголевского стиля, один из приемов создания комического эффекта.

ЛИТЕРАТУРА

1. Азарова Н.М. Текст. Пособие по русской литературе XIX века. Часть I. М.: Век книги, 2003.

2. Азарова Н.М. Текст. Пособие по русской литературе XIX века. Часть II. М.: Век книги, 2003.

3. Горшков А.И. Русская словесность: От слова к словесности: Учебн. пособие для учащихся 10–11-х кл. общеобразоват. учреждений. 3-е изд. М.: Просвещение, 1997.

4. «Русская словесность», № 1/2008. И.Колева. «О комическом в творчестве Н.В. Гоголя: традиции и новаторство».

5. Самый полный курс русского языка / Н.В. Адамчик. Минск: Харсвет, 2007.

6. Энциклопедический словарь юного филолога (языкознание) / Сост. М.В. Панов. М.: Педагогика, 1984.

Н.В. КАРНИЗОВА,
г. Электросталь,
Московская обл.